Если писатель "играет в человечки", как у Набокова это делает бог-творец, тогда Вадим Шефнер - доброе божество. Я даже представляю себе их, маленьких человечков, в неком стеклянном игрушечном шарике, который если потрясти, то там, в середине, что-то непременно произойдет. Снег начнет идти, или землетрясение случится, может валютный курс упадет. Что-то такое. Так вот, стоит такой шарик у писателя на столе и он наблюдает за жизнью внутри. Вот Набоков время от времени непременно бы встряхивал шарик, создавая своим человечкам всякие кризисы и катастрофы, чтобы вызвать определенные реакции, изучить поведение под микроскопом. А Шефнер - нет, так бы не делал. Он бы просто смотрел, не касаясь шарика, позволяя жизни внутри течь своим чередом.



Этот образ - стеклянный шарик - появился у меня пока я читала рассказы и "детские" повести из второго тома собрания Шефнера. Меня, почему-то, не оставляло ощущение застывшего времени, даже намеренно остановленного. Словно в таком снежном шарике. Время стоит, а люди все куда-то идут, движутся, то делают... А время все равно стоит. И почему-то его рассказы о двадцатых послереволюционных годах и о второй мировой, сороковых, очень похожи по атмосфере. Словно Шефнер просто передвигает все тело своих произведений по оси времени на несколько черточек вперед, вместе со всеми персонажами и локациями, ничего в них не меняя. Только даты на календаре. Видимо именно от этого его тексты задумчиво тихие. Даже когда вокруг идут обстрелы и бомбежки. Как в рассказе "Наследница". Вокруг идут бои, минометы работают, но во дворе, где прячутся умирающий лейтенант и маленькая девочка - тихо. Мертвая тишина, сонная. Мертвый сон, который все пытается забрать лейтенанта. Мне ужасно не хочется характеризовать этими словами прозу Шефнера, именно рассказы и повести (Счастливый неудачник, Облака над дорогой, Миллион в поте лица) из второго тома четырехтомника. Мне его проза очень нравится! Но я никак не могу избавиться от этого чувства общей стагнации - сонная тишина, застывшее время, омертвение. Я не понимаю - почему и меня это беспокоит. Я не думаю, что автор писал именно об этом. Да, у него много ностальгии, но светлой; нет горечи, что детство и юность уже прошли. Но и любого кипения крови, электрического напряжения я тем не менее не чувствую. 🤔



"Сестра печали структурно есть такая Война и мир в миниатюре. Повесть четко, осознанно, делится автором на 2 части - мирную предвоенную 40-41 года и военную вовремя отступления защитников Ленинграда и собственно блокады. Обе части, естественно, разнятся по эмоциональному настрою и по ритмике повествования, по темпу развития события.



Кстати, у Шефнера какой-то в принципе очень свой способ повествования, когда событийно вроде бы ничего особо и не происходит, или же если и происходит, то как-то очень скупо, сдержанно об этом рассказывается. Это видно особенно по рассказам о смерти, как "Наследница" или "Дальня точка". Герои больше не действуют, но размышляют над происходящими с ними ил рядом с ними событиями.



Возвращаясь к Сестре печали. Собственно, сама повесть посвящена взрослению молодых людей, вступлению во взрослую жизнь. В первой части главный герой Толя и трое его друзей Володька, Костя и Гришка (они же Чухня, Шкиля, Синявый и Мымрик), детдомовцы, вместе живут в квартире-общаге, учатся в техникуме, работают, пытаются как-то вести хозяйство (довольно таки оригинальным способом, надо признать), влюбляются-страдают. В общем, ведут обычную жизнь двадцатидвухлетних парней. Впрочем, уже в самом начале печаль первый раз заходит к ним в гости, чтобы, впоследствии, остаться надолго. Умирает первый из четверки "мушкетеров", от ранения на финском фронте. Так мы понимаем, что война близко, хотя все стараются всячески отрицать ее возможность. Финская закончилась, а Германия не посмеет напасть, да и занята она на западном фронте.



А потом уже и не до войны - у главного героя случается любовь и взаимная. Впервые всерьез и надолго (как оказалось после - на все жизнь и даже смерть). И ритм все первой части тоже - плавный, размеренный. Там нет резких переходов в пространстве и времени. Если герой куда-то едет, то и повествование спокойно перемещается вместе с героем. Событийный ряд выстроен последовательно, правильно, без лакун, без каких-то скачков в прошлое-будущее. Даже когда Толик вспоминает детство, это именно воспоминания, и герой и читатель постоянно находятся в настоящем.



Однако, этаким подводным течением, под видимой гладью мирной жизни, автор постоянно рассыпает намеки и метафоры, создающие у этой очень светлой, лирической истории о любви и дружбе тревожный фон надвигающейся беды. Как все время думает сам Толик - слишком много счастья. Чего стоит только история о крысином короле и сон о нем же Толика.



"Крысиный король уходил из города. Вернее, его уносили крысы на своих спинах. Они под ним сгрудились в тесную массу, в серую, чуть-чуть шевелящуюся площадку, — и он восседал на этой живой платформе. Он был, этот король, с шестнадцатью сросшимися хвостами, с шестнадцатью умными головами — и у всех одинаково тревожное выражение. Он напоминал какой-то не то серый венок, не то шестерню, не то штурвал: в центре — сросшиеся хвосты, от них отходят серые туловища, и шестнадцать пар крысиных умных глаз смотрят по кругу во все стороны. Чуть поодаль от крыс, несущих короля, шли крысы-телохранители, большие отборные корабельные крысы, крысы из столовых и складов. Шли выдающиеся крысы — крысы-крысавцы и крысы-крысавицы. За ними шли обыкновенные домашние. Все двигались очень торопливо, но строго соблюдая ряды. В них не было ничего противного, и морды у них были не злые, но очень серьезные, сосредоточенные. Уже крысиный король со своей личной охраной свернул с Большого на Первую линию, а они все шли и шли мимо меня, и мне стало грустно и страшно. Казалось бы, радоваться надо, что крысиный король уходит куда-то из города, — а я не радовался. Потом я понял, что я во сне, — и проснулся."



Или еще один сон о старичке-ангеле на кладбище. Гришина тень на стене прилепилась картинкой с идущим караваном. А Володька пишет стихи о войне как об уже случившейся. И хотя ребята от него отмахиваются, поэт оказывается прав. Интересная мелочь - Володя, который первым попадает на войну (он переводится в военное училище еще до войны), потом уходит на фронт и - перестает писать стихи. Словно выполнив свою предсказательную функцию поэтический дар покидает его. А может, опять же, это стало как бы предчувствием его скорой гибели.



Тем не менее, главной темой всей первой части является любовь Толика и Лели, ее рост и первые трудности понимания и заканчивается она крещендо первой ночью вместе, обещанием Толика фотографии погибшего брата Лели беречь ее. Как позже открывается читателю, в июне 41-го они планировали расписаться, но не успели.



Заканчивается глава нарочито снижено на сардельках. Что создает внезапный контраст с началом следующей главы.

Потому что дальше мы попадаем на поле боя, под немецкий артобстрел.



Повествование во второй, военной, части повести сразу бросает нам на поле боя и несет, вместе с Толиком и отступающими к Ленинграду частями, швыряя из стороны в сторону, как щепку в потоке. Ритм сделался рваный, перескакивая через дни и месяцы не заботясь при этом о связности. Бой, отступление, нелепая и страшная сцена расстрела брошенных зоопарковых животных. Ранение, госпиталь, встреча с Лелей, снова служба на авиабазе...



"Прежде мне почему-то казалось, что хоть на войне и страшно, но все происходит постепеннее, что человек входит в войну как винт. А тут война вбивала меня куда-то, как гвоздь в перегородку."



И постоянным, навязчивым фоном, который иногда становится сильнее всего происходящего с героями - блокада и голод. У Шефнера нет нарочитого нагнетания ужаса. Все очень обыденно от того - более страшно. Сценки встреч Толика с Лелей, контрастом им в памяти встречи из той, мирной жизни. Словно тени на стене. Голод не наступает - вдруг, он подкрадывается незаметно, пайки становятся все меньше и меньше, пока не исчезают. Как и вороны и прочая живность. Найденные отруби становятся бесценным кладом.



Время течет рывками, то перескакивая через недели и месяцы, то внезапно возвращаясь в прошлое. И герой словно проваливается в воспоминания как в воду. Мир истончается, словно сон наяву. И как во сне, однажды исчезает из миры Леля. Во всяком случае, для Толика она так никогда по настоящему не умерла. Даже много лет спустя, имея уже любимую семью, он продолжает проходить по их улицам, к Лелиному дому и для него она умрет только в день его собственной смерти.



У "Сестры печали", несмотря ни на что, светлый финал. Не все дожили до хороших времен, и потери эти ужасающе несправедливы и бессмысленны. Они оставили дыры в душах, которых ничем не заделать. Но те кто выжил, они нашли свое счастье снова. Не суррогатное, не замену, а что-то совсем новое, другое. Новую любовь, семью. Пусть из четверки мушкетеров остались только двое, но они сохранили дружбу и пока он помнят - можно сказать, что живы они все. Там нет героики пафосной, просто те, кто остались смогли не сломаться и жить дальше. Это, наверное, самый оптимистический финал из возможных.



«...Истинно вам говорю: война — сестра печали, горька вода в колодцах ее. Враг вырастил мощных коней, колесницы его крепки, воины умеют убивать. Города падают перед ним, как шатры перед лицом бури. Говорю вам: кто пил и ел сегодня — завтра падет под стрелами. И зачавший не увидит родившегося, и смеявшийся утром возрыдает к ночи. Вот друг твой падает рядом, но не ты похоронишь его. Вот брат твой упал, кровь его брызжет на ноги твои, но не ты уврачуешь раны его. Говорю вам: война — сестра печали, и многие из вас не вернутся под сень кровли своей. Но идите. Ибо кто, кроме вас, оградит землю эту...»