Как жаль, что не сохранились письма Луцилия к Сенеке. Мне бы так хотелось прочитать полную версию их переписки. Самое прекрасное в этих письмах - они до сих пор живые. Пишут, что «Письма» сочинялись Сенекой как философский трактат и эпистолы лишь выбранная для него форма.
Мне думается это не так. Слишком ясно слышен в письмах голос его друга, которому отвечает Сенека, говорит об общих знакомых, обращается к новостям, полученным из ответных писем. В письмах проступает Сенеки портрет его друга.
Он был человеком необычным - поэтом, философом, исследователем.
Их переписка с Сенекой, при всей своей «нравоучительности», очень личная. Хоть сам Сенека много пишет о ценности одиночества для философа, но тут же выдает себя признаньем, как расспрашивает о друге всех приезжающих из Сицилии, как радуется каждому пришедшему письму.

/Спасибо за то, что так часто мне пишешь, не упуская единственного способа показаться мне на глаза. Стоит мне получить от тебя письмо – и мы тотчас же снова вместе. Если нам приятны изображения отсутствующих друзей, напоминающие о них и умеряющие тоску разлуки пустым и обманчивым утешением, то насколько приятнее письма, хранящие живой след далеких друзей, живые пометы их руки! Это она, отпечатлевшись в письме, приносит ту радость, что отрадней всего при встрече, – радость узнавания./

/Кампания, а больше всего Неаполь и вид близ твоих Помпеи – невероятное дело! – вернули моей тоске по тебе первоначальную остроту. Весь ты у меня перед глазами – такой, каким был при расставании: глотающий слезы, бессильный сдержать подавляемые и все же рвущиеся наружу чувства. И мне кажется, будто я совсем недавно тебя потерял./

А уж тридцать пятое письмо и вовсе переходит грань просто «частной» переписки. Я бы вовсе называла его «интимным». Честное слово, мне было неловко его читать, словно невольно я подслушала слова, предназначенные только одному человеку. Оно совсем коротенькое, но разве для обнаженной души нужно много слов?

/И в разлуке те, кого мы любим, приносят нам радость, но только небольшую и недолгую. Быть рядом, видеть, говорить – вот живое наслаждение, особенно если встречаешь не только того, кого хочешь, но и таким, каким хочешь. Сделай мне самый большой подарок – подари самого себя!/

Ошеров в послесловии пишет: «за «Письмами к Луцилию» стоит большая литературная традиция, и Сенека, обращаясь к другу, в то же время вполне осознанно создавал литературное произведение.«
И еще он пишет: «подобно подлинным письмам, они разомкнуты в жизнь – Сенека заботливо и искусно стилизует это свойство.»

Мне нечего возразить, ведь я ничего не знаю об истории написания Писем. Я и о жизни их автора знаю совсем немного, не больше статьи из учебника. Все, что у меня есть, это открытая книга и письма, которые я читаю. И то, что я читаю, слишком ярко звенит живыми чувствами, личными переживаниями автора и его адресата. Может я и говорю сейчас с позиции наивного читателя, но сложно поверить в то, что скажем это письмо было написано лишь для имитации переписки.

/Книгу, которую ты обещал мне, я получил и, намереваясь попозже прочесть ее без помех, приоткрыл, желая только отведать… Но потом она заманила меня дальше, я стал двигаться вперед; насколько она красноречива, ты поймешь вот из чего: мне она показалась короткой/

Что такого в этом письме, кроме похвалы книге, которую только что прочитал на одном дыхании, которую придется теперь перечитывать, чтобы дать уже вдумчивый отзыв? В чем тут мораль и нравоучительность? Я вижу лишь восхищение талантом и умом друга, высказанное под влиянием момента очень эмоционально и без обычной для Сенеки сдержанности.

itaque
Для меня "Письма к Луцилию" прекрасны прежде всего не как конспект философской системы Сенеки, но как отраженье жизни двух людей, их эмоций, размышлений, стремлений. Все те бытовые рассказы, из которых складывается мозаика реальной жизни.
Я могла бы сказать, что всю степень восхищения выражает наличие трех переводов и оригинала у меня на планшете. Но это, пожалуй, недостаточно. Вот что действительно зачтется - так это прочитанная поэма "Этна", авторство которой частью исследователей приписывается Луцилию. Собственно говоря, это научный трактат о природе вулканов. В стихах. В переводе на английский, сделанном в начале двадцатого века, довольно тяжеловесном (тяжелословесном).