Семь книг, которые меня потрясли
Выбирать было - странно.

1) Первая книга, прочитанная самостоятельно, где-то между четырьмя и пятью годами. Эта книга во многом причина того, кем я есть.
«Резкий ветер задул июль, как свечу, и над землей повисло свинцовое августовское небо. Бесконечно хлестал мелкий колючий дождь вздуваясь при порывах ветра темной серой волной. Купальни на пляжах Борнмута обращали свои слепые деревянные лица к зелено-серому пенистому морю, а оно с яростью кидалось на береговой бетонный вал. Чайки в смятении улетали в глубь берега и потом с жалобными стонами носились по городу на своих упругих крыльях. Такая погода специально рассчитана на то, чтобы изводить людей.»

2) Первое знакомство с ужасом и трагедией человеческой жизни. Я боялась этих двух толстых желтых тома, но рука сама тянулась к полке и вновь снимала - первый, печальный или второй, страшный.
«Шел солдат по дороге: раз-два! раз-два! Ранец за спиной, сабля на боку; он шел домой с войны. На дороге встретилась ему старая ведьма — безобразная, противная: нижняя губа висела у нее до самой груди.
— Здорово, служивый! — сказала она. — Какая у тебя славная сабля! А ранец-то какой большой! Вот бравый солдат! Ну, сейчас ты получишь денег, сколько твоей душе угодно.»

3) Может это странно, но эта книга тоже из детства. Потом, повзрослев, я переоценила многое, в том числе и эту историю, но невозможно отрицать какое во многом болезненное и искаженное, но сильное влияние она оказывала когда-то на девочку, пытающуюся найти цель существования себя и мира вокруг.
«– Кто из вас перед праздником приходил ко мне домой отвечать урок – встаньте!
Обрюзглый человек в рясе, с тяжелым крестом на шее угрожающе посмотрел на учеников.
Маленькие злые глазки точно прокалывали всех шестерых, поднявшихся со скамеек, – четырех мальчиков, и двух девочек. Дети боязливо посматривали на человека в рясе.
– Вы садитесь, – махнул поп в сторону девочек. Те быстро сели, облегченно вздохнув.
Глазки отца Василия сосредоточились на четырех фигурках.
– Идите-ка сюда, голубчики!
Отец Василий поднялся, отодвинул стул и подошел вплотную к сбившимся в кучу ребятам:
– Кто из вас, подлецов, курит?
Все четверо тихо ответили:
– Мы не курим, батюшка.
Лицо попа побагровело.
– Не курите, мерзавцы, а, махорку кто в тесто насыпал? Не курите? А вот мы сейчас посмотрим! Выверните карманы! Ну, живо! Что я вам говорю? Выворачивайте!
Трое начали вынимать содержимое своих карманов на стол.
Поп внимательно просматривал швы, ища следы табака, но не нашел ничего и принялся за четвертого – черноглазого, в серенькой рубашке и синих штанах с заплатами на коленях:
– А ты что, как истукан, стоишь?
Черноглазый, глядя с затаенной ненавистью, глухо ответил:
– У меня нет карманов, – и провел руками по зашитым швам.»

4) Эта книга гора-а-аздо больше внутри, чем снаружи. Я читаю ее лет с шестнадцати и она все никак не заканчивается, сколько бы раз я не переворачивала последнюю страницу. В ней можно потеряться и утонуть, но она же может вынести тебя волной на берег.
«(Сведения, собранные помощником учителя классической гимназии, впоследствии скончавшимся от чахотки)
Я вижу его как сейчас — такого бледного, в поношенном сюртуке и с такими же поношенными мозгами, душой и телом. Он целыми днями стирал пыль со старых словарей и грамматик своим необыкновенным носовым платком, украшенным, словно в насмешку, пестрыми флагами всех наций мира. Ему нравилось стирать пыль со старых грамматик; это мирное занятие наводило его на мысль о смерти.»

5) Первая книга, купленная на свои собственные деньги. Я до сих пор помню с бритвенно-острой ясностью, как у меня дрожали руки, когда я брала картонную упаковку с тремя желтыми томиками.Как я встала чуть не на рассвете и прибежала на Книжку еще до того, как продавцы разложили свой товар. Как я ждала у лотка пока доставались из ящиков книги и занимали свои места на столе...
«В книге речь пойдет в основном о хоббитах. Читатель узнает немало и о них, и об их истории, а коли захочет узнать больше, пусть заглянет в Алую Книгу Западного Крома. Кое-что из нее уже публиковалось в книжке «Хоббит» – это начальные главы, написанные знаменитым на весь мир Бильбо, первым по-настоящему прославившимся хоббитом. Он назвал эти фрагменты «Туда и Обратно», потому что повествуют они о путешествии на Восток и возвращении в родные места, а главное – о Приключении, которое повлекло за собой величайшие события Эпохи, во многом изменившие, конечно, и жизнь хоббитов. Об этих событиях и пойдет рассказ.»

6) Еще одна книга, не столько изменившая, сколько давшая мне слова. чтобы понять свое отношение к вере и истине. Книга, которая всякий раз читается наново, словно за то время, пока она лежала на полке закрытой, в ней прорастает новая история.
«И тут я увидел Маятник.
Шар, висящий на долгой нити, опущенной с вольты хора, в изохронном величии описывал колебания.
Я знал — но и всякий ощутил бы под чарами мерной пульсации — что период колебаний определен отношением квадратного корня длины нити к числу p, которое, иррациональное для подлунных умов, пред лицом божественной Рацио неукоснительно сопрягает окружности с диаметрами любых существующих кругов, как и время перемещения шара от одного полюса к противоположному представляет результат тайной соотнесенности наиболее вневременных мер: единственности точки крепления — двойственности абстрактного измерения — троичности числа p — скрытой четверичности квадратного корня — совершенства круга.»

7) О том, что победить в бою иногда мало, но как выиграть войну, которая происходит в душе?
«Просторная, уютная кухня, очень чистая, с большим очагом в глубине. Пол каменный, блестит. Перед очагом на кресле дремлет кот.
Ланцелот (входит, оглядывается, зовет). Господин хозяин! Госпожа хозяйка! Живая душа, откликнись! Никого… Дом пуст, ворота открыты, двери отперты, окна настежь. Как хорошо, что я честный человек, а то пришлось бы мне сейчас дрожать, оглядываться, выбирать, что подороже, и удирать во всю мочь, когда так хочется отдохнуть. (Садится.) Подождем. Господин кот! Скоро вернутся ваши хозяева? А? Вы молчите?
Кот. Молчу.
Ланцелот. А почему, позвольте узнать?
Кот. Когда тебе тепло и мягко, мудрее дремать и помалкивать, мой милейший.»